В постановке Виктора Крамера «Сиротливый Запад» по пьесе Мартина МакДонаха на сцене театра им. В. Ф. Комиссаржевской нецензурных слов — хоть отбавляй.
От количества мата в театрах нынче коробит. И как ни пытаются современные режиссеры сделать его в устах актеров естественным, у них это, хоть убей, не получается. И в классических и в новодельных текстах из этого выходит либо явный эпатаж, либо явная натуга. А все потому, что литература, несмотря на попытки сделать из нее дышло, остается литературой: ее нельзя использовать как модный инструмент или метод реализации своих амбиций. Она предназначена заниматься жизнеописанием людей и их чувств, причем в приличествующих выражениях. Пожалуй, «наши люди» скорее допустят мат в качестве ответной реакции на цензурные описания. Причем в этом случае литературные произведения могут даже получить некоторую перспективу стать в будущем классическими. Но МакДонах в традиционные представления никак не вписывается, все с ним не так… Этот ирландец первым открыто вывел на подмостки тех, кого в старом анекдоте называли «семейка уродов» — не тронутые условностями цивилизации типы. В их устах ругательства — исключительно деталь характера. На первый взгляд они явные вырожденцы и дегенераты, но на деле малая толика этого убожества есть в каждом живущем на Земле. Жить, рефлексируя, мыслить только одной извилиной и не «напрягать» себя работой хочет каждый — признаются не все. Ведь быть Человеком — означает ежедневно совершать усилие над собой, работать, не покладая рук. А герои МакДонаха не сильно озабочены тем, насколько они прилично выглядят. Если они и зарабатывают деньги, то способами, требующими минимум телодвижений. Если пьют, так пьют как свиньи. Если мечтают, то пределом их мечтаний является новая газовая плита, а вовсе не счастливое будущее человечества. Если ходят на похороны, то только затем, чтобы налопаться на поминках пирожков. В приступе гнева они запросто могут убить, а уж в носу ковыряют и чешут свои зады просто регулярно.
В постановке Виктора Крамера «Сиротливый Запад» по пьесе Мартина МакДонаха нецензурных слов — хоть отбавляй. Но герои не бравируют ими, они просто не знают иного языка. Братья Коннор — Вален (Сергей Бызгу) и Коулмен (Александр Баргман) — и иного выражения чувств, кроме как ненависть, не знают. Руководствуясь ненавистью, Коулмен застрелил отца, а Вален пригрозил брату, что выдаст его, если тот не откажется от убогого наследства. События эти ничуть не меняют привычного уклада в их доме. Братья тырят друг у друга самогон, разглядывают бульварные журнальчики, делают пакости друг другу, обсуждают героев сериалов, периодически сурово дерутся, но постоянно объединяются для защиты от общего «противника» — отца Уэлша (Денис Пьянов), пытающегося наставить своих прихожан на путь истинный. Интеллектуальный уровень Конноров — нулевой: Валена заботят только фигурки святых, которых он коллекционирует на деньги покойного папаши, а Коулмена — его собственная прическа. Годков братьям ни много ни мало — около сорока, а, как известно, «к сорока ума нет, и не будет»…
Те, кто и знать ничего не хочет про возможность такого растительного существования, уходят из зала театра им. В. Ф. Комиссаржевской уже в течение первого действия. А зря: именно этот спектакль неожиданно «приподнимает» Комиссаржевку над уровнем всего театрального сезона. Развитие отношений в «родовом гнезде» «Сиротливого Запада», разбитом на сцене на отдельные клетушки, заполненные пакетами с чипсами, журналами, бутылками (художник Максим Исаев), достойно более чем трехчасового наблюдения. Сказать, что постановка Крамера сильна, означает ничего не сказать. Основной «воз», конечно, тянет на себе дуэт Баргман — Бызгу: столь долгие идиоматические диалоги в другом исполнении вряд ли было бы возможно выдержать. Хорош и Денис Пьянов в роли Уэлша, пьянство которого сродни пьянству русскому — от безысходности. Но если уровень этих актеров давно уже ясен, открытием можно считать выпускницу СПбГАТИ этого года Марину Даминеву (курс Григория Козлова), сыгравшую Герлин. Думается, что все, кому довелось играть МакДонаха, счастливые люди: им (равно как и зрителям, ежели они поймут) подарена судьбой короткая возможность примитивного существования в этом мире, данная для того, чтобы осознать — так жить нельзя (в смысле «невозможно»). И Баргман, и Бызгу это тоже отлично понимают, оттого подонки Коннор в их исполнении при всей жестокой своей комичности получаются этакими юродивыми, достойными жалости. Детальная продуманность образов (от внешнего облика до обыденных жестов) создает главную иллюзию спектакля: на сцене так и не выросшие подростки, застывшие в своем развитии на уровне отрицания всего взрослого, логичного и адекватного в этом мире. Когда так и не примиривший их при жизни отец Уэлш уйдет в небытие, в братьях всколыхнется Нечто, способное побудить их к зачаточному анализу собственной жизни. Но откровенничая друг с другом оба родственничка поднимут такой пласт скрытой, но активной ненависти ко всему живому, что становится ясно — тут «ловить» нечего. Оба они уже погибшие люди, прямые потомки Каина и Авеля. И аналогия эта будет усилена Крамером, когда на завершающих минутах спектакля две платформы, изображавшие дом Конноров, вдруг сольются и встанут вертикально, превратившись в иконостас современности, «окна»-клети которого заполнены хламом вместо святых ликов. В недоразвитой девчонке Герлин, которой «светит» наплодить на свет таких же уродов, как Коулмен и Вален, вдруг увидится на мгновение образ Божьей матери. А голос покойного отца Уэлша озвучит новейшую притчу про братьев, Спасения которым не видать как своих ушей. Не видать, потому что у них нет в душе главного — того, что атеисты еще иногда называют совестью. Место, где вера трансформируется в коллекционирование фигурок святых, всегда будет сиротливым…
Екатерина Омецинская,
Шанс, 10 мая 2010