На нынешнем фестивале «Такой театр» показал спектакль по пьесе Кароля Фрешетта «Жан и Беатрис» — грустный, трогательный, оставляющий после себя шлейф размышлений. Главная героиня, Беатрис (ее играет молодая актриса Анна Вартаньян), одержима попыткой найти любовь. Она пишет объявление, в котором обещает щедрое вознаграждение понравившемуся мужчине. Ее гость, Жан (Александр Баргман), называет себя ловцом и думает в первую очередь о хрусте денежных купюр. В какой-то момент маска ловца спадает с его лица, и становится виден человек чувствующий, страдающий, разочаровавшийся. Но двум встретившимся одиночествам не суждено быть вместе. С разговора об этом спектакле, признанном лучшим на «Камерате-2006», и началась наша беседа с Александром Баргманом и Анной Вартаньян.
— «Жан и Беатрис» — история о любви?
Анна: — Скорее, об одиночестве, о попытке найти любовь. Я лично как человек, как актриса и как режиссер ставлю под сомнение существование любви на земле. Такой у меня сейчас период в жизни.
— Может быть, это пройдет?
Анна: — Дело ведь даже не в том, есть с тобой кто-то рядом или нет. Что такое любовь — непонятно.
— В программке написано, что режиссер этого спектакля — Лемер Дело из Франции.
Александр: — На самом деле мы с Аней сами же и поставили этот спектакль. Нам просто захотелось приколоться, тем более что и сама история носит налет нежного мистицизма. И мы решили: пусть у нас будет фантом — режиссер, чье имя переводится как «повелитель воды».
— И на сцене я вижу пустые бутылки от воды.
Александр: — Пустые и полные. Вон тот человек в темноте зала — художник нашего спектакля Николай Чернышев, который все это придумал и воплотил. Сейчас он работает водолеем.
— Ваш театр называется «Такой». Каким прилагательным вы могли бы заменить это местоимение?
Александр: — Если бы я знал это прилагательное, то вынес бы его в название. Но мне сложно что-то подобрать, это именно «такой» театр. Первые наши спектакли звучали иронично, препарировали дурной театр, вскрывали его тайны. Прошло время, мы стали взрослеть, появилась Аня, позвонила — и сегодня «Такой театр» немножко успокоился, слава богу. Теперь мы пытаемся заглянуть в себя, пьеса Кароля Фрешетта как раз дала такой повод.
— Александр, расскажите о ролях, над которыми вы сейчас работаете.
Александр: — Я не работаю сейчас ни над какой ролью, у меня пауза. Я с удовольствием гуляю с сыном, читаю книги. Общаюсь с интересными людьми, выпиваю вкусные напитки.
— Вы в своих интервью практически ничего не рассказываете о жизни вне театра.
Александр: — Потому что это моя жизнь. На то она и личная жизнь, чтобы была только моей. У нас полно кругом прекрасных желтых газет, где многие говорят об этом, а я не хочу.
— Будучи любимцем театральной публики, вы, Александр, практически неизвестны в российской провинции, поскольку мало снимались в кино.
Александр: — Есть, конечно, некое сожаление, но что мне с этим делать? Надо жить и работать дальше.
Анна: — Слава может тебя настигнуть в любом возрасте, не переживай.
Александр: — И Слава, и Петя, и Вадим. Если надо будет, придет, не надо — не придет. Делать какие-то специальные шаги, чтобы завоевывать медийное пространство, я не хочу. Думаю, что огромное количество не менее, а может, и более талантливых артистов, чем те, кто сегодня считаются медийными, живут в Челябинске, в Саратове, во многих других российских городах. Известность — дело случая, удачи, а дальше уже — эксплуатации, и к этому стоит с иронией относиться.
— В вашем послужном списке — почти все роли мирового репертуара: два Гамлета, два Дон-Жуана, Остап Бендер, Тузенбах и Несчастливцев — этот список можно продолжать бесконечно. Все ли образы, созданные на сцене, вы считаете удачными?
Александр: — Далеко не все. Кивает Бог — и складывается спектакль, а значит, и роль. А бывает, что мы с режиссером не попадаем в цель, и тогда начинается традиционный, а то и дурной театр, в котором как бы ты ни играл, ни лез из кожи, это будет неудачно. Я честно отношусь к профессии, но многие мои роли не случились. Всегда считал, что театр — это не здание, а спектакль. В свою очередь, спектакль — это команда, она возникает, когда встречаются люди одной крови.
— А какой из образов близок вам как человеку?
Александр: — Сейчас, это уже не секрет, мы с Аней и художником Николаем Чернышевым начали репетиции чеховского «Иванова». И сегодня этот персонаж мне очень близок. Но это отдельный и грустный разговор, поскольку я сам там играть не буду.
— Будете режиссером?
Александр: — Вместе с Аней, как и в этом спектакле.
— Тянет все-таки вас в профессию режиссера.
Александр: — Может быть, впоследствии мне это занятие надоест. Называйте как хотите — «актерская режиссура» или, может быть, не режиссура вообще. Просто в определенный момент жизни возникает потребность в полнокровном художественном высказывании, в иной степени ответственности за то, что происходит на сцене. Как бы мы ни говорили об артистах, все равно эта профессия зависимая.
— Винтик в большом механизме.
Александр: — Не надо говорить «винтик», потому что он может быть и шпунтиком. Профессия актера подотчетная. А с опытом возникает желание говорить иначе со зрителем, не проходя через барьеры драматурга, режиссера, художников и так далее.
— Но вам, должно быть, не хватает знаний, ведь по образованию вы актер.
Александр: — Таких примеров масса. Возьмите Лоуренса Оливье или Сергея Юрского. Я знаю одного потрясающего швейцарского режиссера, Валентина Россе. Он всякий раз играет главную роль в спектаклях, которые ставит. И это всегда безмерно убедительно.
— Одна из ваших последних актерских работ — доктор Аркадий Ильич в «Бытии N 2». Пьесу написала пациентка психбольницы.
Александр: — Антонина Великанова написала эту пьесу совместно с режиссером и моим другом Иваном Вырыпаевым. У них была переписка, Антонина передавала ему текст, он его корректировал. Ваню я считаю, как бы это помягче сказать: талантливейшим писателем и драматургом, со своей колоссальной болью, внутренним непокоем, который он выплескивает в своих текстах. Работа с ним для меня всегда праздник, польза, отдохновение и труд.
— Известно, что вы давно и серьезно увлекаетесь творчеством Набокова.
Александр: — Это было на третьем курсе, мне было 20 лет, я искал материал для работы по сценической речи. Стал читать Набокова. Я тогда еще ничего не понимал, но почувствовал, что это клетки моей крови. Я стал работать над моноспектаклем «Душекружение». В день первой репетиции был звонок с киностудии, я прошел пробы и сыграл Набокова в кинокартине. Потом был такой удивительный эпизод. Я приехал в Монтре — место, где Набоков жил и был похоронен. Лил жуткий дождь, смотрю — выходит женщина из кондитерской. Я ее спрашиваю, как пройти на кладбище, объяснил ей, что я артист, приехал на гастроли с моноспектаклем и хочу пройти к могиле Владимира Владимировича Набокова. Она говорит: «Я пойду с вами, потому что я — медсестра, на руках которой он умер». Эта женщина была первым человеком в Монтре, с которым я заговорил. И сейчас наше общение с Набоковым продолжается. Зимой мы начинаем репетиции «Защиты Лужина» в театре Комиссаржевской вместе с молодым питерским режиссером Олегом Куликовым. Я принес ему текст, он прочел и утонул в материале с головой.
— В некоторых спектаклях вы играете на гитаре. Поддерживаете ли как-то «гитарную» форму?
Александр: — В 10 лет я стал играть на гитаре, будучи фанатом Высоцкого, на слух подбирал все его песни. С тех пор я поигрываю и по необходимости занимаюсь этим на сцене. Брехтовского поэта Ваала режиссер Александр Морфов увидел как рок-певца. Мы в театре Комиссаржевской создали рок-группу для этого спектакля, и каждый день у нас в течение трех месяцев были четырехчасовые репетиции. Всю музыку мы играем вживую.
— Рок-тусовка ходит на этот спектакль?
Александр: — Нет, не ходит. Рок-музыканты не любят, во-первых, драматический театр и, во-вторых, когда их изображают. Я беседовал на эту тему с одним своим другом, замечательным музыкантом, и он мне признался: «Я уважаю ваши попытки, но никакого отношения к тому, что происходит на самом деле в рок-музыке, этот спектакль не имеет». Роль Ваала я очень люблю, она оказала на меня колоссальное влияние во многих смыслах. Это история про творящего свободного человека. В нем, как в каждом из нас, есть греховные глубины, и он слишком дорого платит за то, что делает. От этого страдают и окружающие, и он сам. Очень честная тема для художника — какой ценой дается свобода в творчестве.
Анна: — Нужно что-то делать с собой, чтобы быть свободным. Это очень сложная, грустная и тяжелая работа — достичь абсолютного одиночества.
— Когда вы ставите спектакль, думаете ли о коммерческом успехе?
Александр: — Не думаем никогда. Как показывает пятилетний опыт, коммерческого успеха «Такой театр» не имеет, хотя у него есть популярность и свои поклонники. Мы еле-еле выживаем и самоокупаемся.
Анна: — И это, черт возьми, наша свобода.
— А помещение у вашего театра есть?
Александр: — Мы арендуем разные площадки. Этот спектакль играем в театре «Особняк» с легкой руки Мити Поднозова, который тоже приезжал к вам на «Камерату».
— Вы не собираетесь остаться в репертуарном театре?
Александр: — Пока не собираюсь. Хочу полетать. Это в тысячу раз тяжелее, но и в тысячу раз легче, поскольку есть возможность выбирать и делать лишь то, что хочешь. С другой стороны, возникает необходимость как-то зарабатывать, что не всегда интересно. Ну да ладно.
— В чем вы черпаете энергию, которую отдаете зрителям?
Александр: — В своих друзьях, коллегах, в любви. Когда ты живешь-живешь, и вдруг оказывается, что у тебя в Швейцарии есть брат по крови. С Аней же нас познакомил сериал «Подлинная история поручика Ржевского». Я считаю, что обретение людей — величайшее счастье.
Олеся Горюк,
«Челябинский рабочий» 10.10.06